К бане шумно подкатил в автомобиле толстый. У него плохо бритые одутловатые щеки, рыжая борода клинышком, брюшко. Весь он измученный, будто двадцать верст гнали его по жаре с этим туго набитым бумагами портфелем.
Он быстро разделся, погладил ладонями жирные, толстые бока, сказал «Фу-у-у!», потребовал банщика и пошел мыться.
Банщик попался высокий и тощий, как факир, нос у него кривой, на глазу бельмо.
Тощий ловко парил толстого: веник жжихал и посвистывал, все тело толстого стало, как кумач.
— Спасибо, товарищ,—передохнул толстый,—даже в середке загорелось... Фу-у-у!..
— Мы распа-а-арим... То есть страсть до чего люблю купеческого званья граждан мыть! Будьте столь любезны головку, ваше степенство.— И голова толстого оделась душистой белой пеной, как чепчиком.
— Вы что же, товарищ, за купца меня признаете?
— А как же? Нешто мы не видим? Господи!.. Пожалте ручку, оттопырьте. Ах, чикотки боитесь? Извиняюсь!
— А вы кто же, товарищ, сами-то? Ваш цех?
— Я-то? Да, как вам сказать, не соврать... Я, приз.-.аться, бывший партейный... Как говорится, об выходе попросили... Извиняюсь, ножку-с!
— Это почему же?
— Об выходе-то? То есть в диологию никак утрафить не могу. Ну, прямо не могу и не могу! Например, в светлое христово воскресенье заприметили наши, как я из церк- вы, конешно, выходил. А как в церковь не пойдешь, раз мы сызмальства к этому приучены. Отвыкнуть труд- новато-с.
— Напрасно, напрасно, милый человек. Раз партийный, бога долой.
— Ах, ваше степенство! Даже не ожидал от вас такое обличенье получить,— вздохнул тощий и, раскорячившись, стал со всех сил тереть широкую, как комод, спину толстого.
— Напрасно, напрасно,— сказал толстый.—Я тоже партийный.
— Ха-ха!—заиграл бельмом тощий.—До чего веселый вы, ваше степенство! Окромя того, еще кой-какие партей- ные уклоны были. Например, в пьяном положении я в общем и целом в морду одному гражданину дал. Правда, удар был обоюдный: он тоже мне в ухо съездил. Одним словом, диологический подход вышел — тьфу!
— Плохо, плохо! Это даже совсем нехорошо, товарищ. Партию мараешь.
— Дозвольте головку вторично окатить. Что, глазки щиплет? Сейчас, сейчас. Эх, ваше степенство... Многие партию марают, ежели взглянуть в общем и целом. Вы возьмите, сколько казнокрадов? Или такую мораль. Например, допустим, мастеровой, рабочий, возьмем рабочего очень делового, умного и, для примеру, самого тощего, вроде как, извиняюсь, я. Хорошо-с. И вот волна революции выпячивает его в передние ряды. Значит, раз он партейный да дело разумеет, пожалуйте в ответственные члены. Дале
боле, пожалуйте в члены правления фабкома, дале боле, пожалуйте в директора. Тут уж начинает у него брюхо расти, обзаводится он обстановочкой, да не какой-нибудь а чтоб с фасоном, на которой графья сидели. Это я, конешно, к примеру говорю. И баба евоная, ваше степенство, к примеру, в самое несчастное положенье попадает: ему уже стыдно с ней и в люди показаться: непропека, деревенщина. И у него уж, извиняюсь, мамзель на стороне, а то и три. По европейским крышам лазиют, по ресторациям, туда-сюда. Тут уж не до партии. То есть он, конешно, дисциплину держит: скажем, ежели в Казанский собор его палкой не загнать и на партзаседаниях сидит старательно, а душа-то евона уж покачнулась, от него паршивый душок пошел, это уж не партейный человек, а прямо, между нами, сущее дерьмо, потому — подоплека в общем и целом—дрянь! Чего ему: пиво жрет, коньяки шустовские жрет, чего увидит, то и жрет, с бабенками безобразничает. И становится он, как боров, гладкий. Даже в баню, сукин сын, норовит на казенном автомобиле, даже банщика берет. Вот какая стерьва получается!
Толстый гневно пробубнил:
— Три, три крепче! Критик тоже!
— Чего-с?—не расслышал тощий.— Правда, таких совсем мало, а все же есть. И это заразительно, нехорошо, не по-божецки. А, например, я. Я тоже партейный был, у меня четверо детей, супруга, конешно, больная, а зарабатывал я, дай бог, полсотни в месяц. Смотришь, смотришь на таких толстозадых партейных, да и подумаешь: нет на свете справедливости! А как подумаешь это — сейчас в кабак. Пожалуйте, ваше степенство, под душ. Как, посвежей прикажете водичку пропустить?
Толстый свирепо крутился под дождем, ему противно было глядеть на тощего и слушать его раздражающую болтовню.
— А почему, ваше степенство, так выходит? — прищурил тощий глаз с бельмом.— Потому самому, что сверху надзор плохой. Вот они и разъезжают по баням на автомобилях, да банщиков берут. Его вымоешь начисто, веником отхвощешь, как Сидорову козу, а он в порядке партейной дисциплины — гривенник! Вот вы совсем даже дело другое, вы к нежному обхожденью с детства, конешно, привыкли, и подоплека у вас самая купецкая! Пожалте! С легким паром вас, много лет здравствовать!
И там, в раздевальной:
— Ах, какое белье у вас антиресное!.. Заграница-с? А куда ж вы крестик свой изволили положить, господин купец, разыскать помогу.
— Иди ты с крестиком! Я сам оденусь!—Толстый, пыхтя, встряхнул пиджак, из кармана выпал партбилет.
— Извиняюсь. Пожалте, товарищ, вот!—Он изумленно тряхнул головой:—Ну-ну!—Дернул за свой кривой нос и на цыпочках — голову вниз —быстро, быстро в парное отделение.
Толстый — голову вверх — гордо, осанисто вышел вон и сел в автомобиль. Шофер сказал:
— Извиняюсь... Но почему ж, товарищ, вас не побрили?
— Нет, меня отбрили очень хорошо... Ха-ха! Что? Дуйте скорей на заседанье!
1926 г.